— Но что связывало старую и нелюдимую, по твоим словам, Беату и молодую жизнерадостную Еву Идберг? И какая опасность могла скрываться в письме, написанном в таком вежливом и, пожалуй, даже дружелюбном тоне? Опасность такая острая, что получательница письма в тот же день срывается с места и делает дырку в голове у отправительницы?
— Об этом можно только гадать.
— Это не ответ. Попробуй погадай!
— Можно, например, предположить, что… что…
— Что Беата продавала Еве наркотики и пригрозила прекратить снабжение, если не получит более высокую плату?
— Ну конечно, не так…
— Боюсь, что в твоей теории относительно Евы Идберг слишком много крупных проколов. Она слаба и не выдерживает никакой критики.
Разгорячившись, я увлекся. Ветка, хлестнувшая по моей щеке, вернула меня к реальности.
8
Так, защищая Еву Идберг, — естественно, по причинам сугубо принципиальным, — я шел, не обращая особого внимания, куда ведет нас тропинка. Но вот тропинка сузилась до дыры в решетчатой изгороди, а за ней приняла вид ухоженной садовой дорожки с ровно подстриженными краями. Оторвав от дорожки взгляд, я посмотрел чуть выше и обнаружил, что мы с Министром приближаемся к дому профессора Хаммарстрема. Прямо перед нами сияло свежей зеленой краской стройное и солидное здание бесспорно впечатляющих размеров. Еще более сильное впечатление производил разбитый вокруг здания сад, или, вернее, парк. Газоны и фасонно подстриженные кусты на них, правильно чередуясь, подчинялись приятному и ненавязчивому ритму. Повсюду на точно выверенных расстояниях друг от друга располагались клумбы и грядки. Мы пришли на виллу в самую пышную пору цветения роз. Везде, куда бы мы ни бросали взгляд, он встречался с радужным сиянием лепестков и пламенеющими красками раскрытых и трескающихся бутонов. Но и это было не все. От здания вниз к заливу сбегал фантастической красоты сад камней, любовно разбитый на бугристом неровном склоне.
На берегу в кресле сидел хозяин этого вертограда. Увидев нас, он с видимым усилием поднялся и двинулся навстречу. Садоводческие деяния такого, как у него, размаха, конечно, не проходят бесследно.
— Пожалуй, я впервые не застаю тебя на четвереньках! — развязно приветствовал хозяина Министр.
Четырехугольное массивное лицо профессора осветила слабая улыбка. Но глаза его были усталыми и серьезными, а кожа — натянутой на лице и бледной под загаром, как у не спавшего всю ночь человека. Несмотря на куртку и защищающую от ветра и от холода беседку, профессор поеживался.
— Да, работа сегодня не идет, — сказал он. Мышца в уголке его глаза подрагивала и ритмично дергалась.
— Не могу сказать, чтобы я ощущал боль потери, но все это очень грустно, — добавил он. — Я ведь привык к ней и видел ее каждое лето в эти последние годы, когда постоянно живу здесь в сезон. Но, будьте добры, присаживайтесь!
Я опустился на стул, сделанный, очевидно, из остатков корней, большая часть которых пошла на изготовление скамейки в саду Евы Идберг. Кристер Хаммарстрем и Министр со скорбными улыбками пустились в воспоминания и легко сошлись на том, что в дни своего здравия Беата Юлленстедт отличалась завидной волей.
— Но вчера она выглядела неважно. На кофе у Сигне, — поторопился добавить Министр, словно опасаясь, что слова его будут поняты превратно.
В сказанном заключался вопрос, и врач понял это.
— А она и была плоха, очень плоха, — он немного поколебался. — Я, естественно, никому об этом не говорил. Она была против. Но сейчас, полагаю, нет больше никаких причин скрывать, что фру Юлленстедт страдала от рака желудка, от запущенного рака желудка в неоперируемой стадии. В любом случае, это было бы ее последнее лето на Линдо — как, впрочем, и на земле. И, конечно, она это понимала и страшилась неминуемых и бессмысленных страданий, которые ее ожидали.
Я заметил, что подрагивание века у него прекратилось. Наверное, ему стало легче, когда он выговорился. Теперь он выглядел менее напряженным, чем в момент нашего появления.
— Она была вашей пациенткой?
— Нет, в общем-то, нет. Но прошлой весной врач, который лечит ее в городе, попросил меня присматривать за ней, пока она на Линдо. Ему, конечно, не нравилось, что она проводит здесь лето. Но старуха отличалась редким упрямством и была верна старым привычкам.
— И вчера вечером вы навестили ее, чтобы посмотреть, как она себя чувствует? — невинным тоном спросил Министр.
— Ну нет, конечно же, нет! — пылко возмутился Кристер Хаммарстрем. — Я посещал ее только в тех случаях, когда она сама об этом просила. Она не любила, чтобы с ней нянчились. Последний раз я был у нее две недели назад, на следующий день после ее 83-летия. Вчера вечером к ней меня затащила Ева Идберг. Фру Юлленстедт просила ее прийти, но по какой-то причине Ева не хотела навещать ее одна. Поэтому она попросила меня — я, наверное, первым попался ей на глаза — сопровождать ее. Я не хотел, но под конец, чтобы отвязаться, согласился. Хотя после ужина собирался наплевать на все и никуда не ходить. У меня нет никакого желания носиться по округе в качестве гувернера придурковатых особ. Ровно в половине девятого — я должен был зайти за ней точно в это время — я, конечно, все-таки отправился к ней. Одна бы она не пошла, а я не мог допустить, чтобы фру Юлленстедт, больная и несчастная, сидела до полуночи и понапрасну ждала ее.
— Ты не заметил по дороге ничего подозрительного. Ни крика, ни выстрела, ни зашумевшего мотора? — Министр для наглядности продемонстрировал все эти звуки.
— Нет, не заметил ничего, но, когда мы вошли через калитку, в саду определенно кто-то был. Кто-то побежал от двери вдоль стены и пропал за углом.
— Ты видел, кто это был?
— Нет.
Ответ прозвучал быстро и уверенно.
— Было темно. Деревья там стоят тесно. Тень отделилась от темноты. Если бы он стоял тихо и не шевелился, я бы его не заметил.
— «Он»? Ты все-таки заметил, что это — мужчина?
Профессор неотрывно глядел на Министра. Несколько мгновений он молчал, он как будто был сбит с толку.
— Разве я это сказал?.. Я просто предположил, часто ведь говоришь автоматически, не имея ввиду чего-то определенного… Нет, рассмотреть, кто это был — мужчина или женщина, было невозможно, я видел только фигуру, тень.
— А потом вы вошли в дом? Вместе?
— Да. Я подумал, что лучше нам войти вместе, может, в доме побывал вор? Входная дверь оказалась незапертой… Остальное ты знаешь..
— В котором часу вы ее обнаружили и долго ли она, как вы считаете, была мертва?
Министр с удивлением и одобрением взглянул на меня. Могу сказать в свое оправдание, что задавать вопросы — неотъемлемая часть моих служебных обязанностей.
— Она была мертва к этому времени минут пять-десять. Часы показывали одиннадцать минут десятого. Я хорошо это помню, потому что запись точного времени наступления смерти и обнаружения мертвого тела входит в кодекс действий врача, когда он оказывается в такой ситуации.
Кристер Хаммарстрем едва ли не стыдился точности своего свидетельства.
Мы еще немного поговорили о Беате и постигшей ее судьбе, после чего разговор перешел на людей еще здравствующих. На хрупкость их существования на земле, а потом на переменчивость погоды и направления ветров в эту пору года. Мы поднялись, чтобы откланяться.
Но Кристер Хаммарстрем не отпустил нас.
Он пошел с нами вдоль берега и стал рассказывать о своем саде, уделяя больше внимания своим будущим планам, чем тому, что уже совершил. В момент, когда он говорил нам, что зарезервировал для работ в саду все свободные дни на многие годы вперед, в голосе его зазвучала настоящая одержимость идеей, настоящая страсть.
Хотя порыв длился недолго, через миг перед нами снова был усталый и потерянный человек, убежденный в том, что ему никогда не осуществить свои блестящие планы.
Он хотел проводить нас обратно до дома, но Министр остановил его.
— Посиди здесь, дай спине отдохнуть! Мы найдем дорогу, — заботливо заверил он, и мы пошли одни по ухоженной дорожке между рядами густой обрезанной сирени. Но едва мы миновали дом, как Министр в три огромных прыжка оказался у входной двери.
— Пошли, дверь открыта! — прошептал он.
— Уж не собираешься ли ты?..
— Нужно осмотреться. К чему разговоры и все эти допросы. Пора браться за дело. Если боишься пойти со мной, разбери мусор вон из того бака! — И он показал мне на пузатую железную бочку. Из щели между ее крышкой и корпусом, как из беззубого, не держащего слюну рта, сочилась какая-то жидкость. Вокруг жужжали и носились мухи… Я содрогнулся, ощутил во рту вкус малинового сока и шагнул вслед за Министром, успев подумать, что если бы имел подобных Министру соседей, то никогда бы не оставлял дверей дома незапертыми.